|
автор Никель
Оцените произведение Добавлен:
4.06.03 Архив
Клуба Молодых Графоманов |
Евдокия
Милой моей бабушке, Сериковой Евдокии Савельевне. |
|
Дом встретил меня пьянящим ароматом свежеспиленного дерева, душистых трав и ладана. Крепко настоянный воздух волной захлестнул порог, заставив замереть на миг. Солнечный луч, ворвавшись в приоткрытую дверь, позолотил сосновые панели. Открывались ставни, наполняя пространство светом и как бы раздвигая его зрительно. Холл. Полированное дерево пола делится своим теплом. Огромные, пустые еще комнаты, кухня. С одной стороны - красавец "Стинол", микроволновка, газовая плита, мрамор раковины, с другой - деревянные заготовки для ульев, связки полевых трав, куски топленого воска, корзины с абрикосами на темных, источающих густой, тяжелый запах меда в бочонках. Хозяйка разливает чай в литровые кружки. Дешевый фарфор пестрит рыжими коровами на фоне изумрудно-зеленых лугов, желтоватые пастушки теряются в этом великолепии. Среди традиционных колбасы, сыра и масла на столе появляется широкая хрустальная ваза, до краев заполненная янтарем. Вязкая, тягучая масса нехотя ложится на толстые ломти домашнего хлеба. Слова беседы незаметно вплетаются в дремотный шепот деревьев, редкий птичий щебет, едва слышный рокот мотора. – Так что? Развелись? – И года не прошло… Непонятно мне это… – Хозяйка лениво помешивает чай, нежно позвякивает чайная ложечка. – Узнай человека, пойми, кто он, чего хочет от жизни, какими принципами руководствуется. А так.… Без году неделя, как познакомились, и в загс! Потом удивляются количеству разводов. Что ж тут удивительного?! Начинаются ненужные, утомительные подробности: кто что сказал, сделал… – дотошный разбор чужой жизни. Допив чай, я ухожу наверх, и два пролета дубовой лестницы приглушают голоса. Теперь в них, как в рокоте прибоя, можно различить лишь интонацию – то торопливо-гневную, то медленно-спокойную. Второй этаж – это спальни – голубая, розовая, желтая, – кажется, единственные обжитые помещения в доме. Характер их обитателей легко угадывается по внутреннему убранству: от строгого аскетизма почти голой комнаты к мягким игрушкам и уютному логову из одеял. Лишь в одном схожи эти спальни – в каждой находится место для иконы. Скорбно глядит на меня Христос, темны лики святых. Время и неверие погасили светоч надежды – померкли яркие краски, едва теплится огонек лампады. Я, крещеный человек, пристально всматриваюсь в карие глаза Спасителя, силясь ощутить сопричастность, но тщетно. Так же далеки от нас Врата Небесные, как и в первый день Изгнания. Белая плитка балкона в багряные тона окрашена западом. Перил еще нет. Я осторожно присаживаюсь с краю, спускаю вниз ноги. Пальцы щекочут разлапистые листья ореха. Прямо подо мной – покосившийся заборчик, захламленный двор да хижка-развалюшка. В старой, сгорбленной хате живет столетняя бабка Марфа. Старуха эта, не доводясь мне ни родственницей, ни знакомой, сыграла в моей жизни, быть может, самую значительную роль…
Красным воспаленным оком заходило солнце. Догоняя его, по крутому склону холма медленно взбиралась бричка. Пахли краской зеленые борта, легко вертелись смазанные колеса. Сверху на соломе лежали гостинцы – колбаса, сыр, крепкий первач в запотевшей бутыли – под соломой были спрятаны подарки: ладные аспидно-черные сапоги – отцу, богатая цветастая шаль – матери, яркие монисты да отрез полотна – невесте. Не просто так ехали – свататься! Бричка, покряхтывая и поскрипывая, перевалила, наконец, через вершину холма. Взору открылась рыже-бурая июльская степь, вспоротая вдалеке широкой голубой лентой Дона. Ниже по дороге неторопливо шел человек, он часто перекладывал из одной руки в другую совсем еще новый хомут, и кожаные тесемки волочились по песку, чертя замысловатые кривые. Скоро сваты нагнали припозднившегося путника. Старик остановился и, прикрываясь рукой от летевшей из-под колес пыли, обратился к проезжающим: – Вечер добрый! Куды путь держите, не подвезете ли до ближнего хутора? – Дед Пантелей, ты что ли? – Я, – дед подошел ближе, всматриваясь в лицо возницы, – а ты, чей будешь? Чтой-то я тебя не угадаю… – Сериков Петр Матвеич, тваво зятя брат. Да ты садись, до ближнего хутора, может, и не довезем, так до поворота. Круглая как кубышка сваха, переваливаясь с боку на бок, нехотя подвинулась, уступая место. Дед закинул на солому свои хомуты и примостился между сватами, снял картуз с красным околышем, пригладил седой вихор, подкрутил смоляные усы, хитрым прищуром скользнул по пузатой бутыли. – Дык куды ж таки едете? – Моему Федору невесту сватать, – не без гордости ответил Петр Матвеич. Лениво взлетели и плавно опустились на спину лошади вожжи, протяжное "Но-о-о!" разлилось в горячем вечернем воздухе, гнедая неспешно продолжила прерванный путь, апатично отгоняя хвостом надоедливых слепней. – Это кого же? – заинтересованно встрепенулся дед. – Марфу, Туркина Степана дочь. – Степана Михалыча? Тю-у-у! – Дед с досады аж хлопнул себя по колену, – Да на кой ляд она табе сдалась? Петр Матвеич нервно передернул вожжи, сонная лошадка послушно потянула в сторону. – Куды?! А-а, бес тебя задери! Разговор ненадолго прервался громким урезониванием непонятливой скотинки. – Это что ж значит "на кой ляд"? Хозяйство у Степана справное, казак он добрый, да и девка красавица. – Хозяйство то оно справное, да только вам с того хозяйства шиш! – Дед скрутил сватам огромный кукиш, покрутил грязным пальцем. – Что там вам Степан насулил, оно, конечно, не про мене. Да только дюже он зажимистый, и половины не отдасть, одежею откупится! А что девка красивая, дык, прости Господи, от того и поблуда такая! – Да ты что такое гуторишь, дед?! – Петровы нахмуренные брови гневно обернулись на старика. – Да кабы я гуторил, а то народ! – Развоевавшийся Пантелей заерзал на бричке, локтем толкая сваху в жирный бок. – Про енту Марфу такое сказывають, что "Тьфу!" да и только! – Дед смачно плюнул на дорогу, слюна, зацепившись за куст, растянулась вязкой струйкой, заискрилась в лучах заходящего солнца. Петр Матвеич отвернулся, еще больше насупился, резко хлестнул вожжами по истертой лошадиной спине: – Пшла, ско-ти-на! – Лошадка нехотя прибавила шагу. Дед Пантелей долго еще фыркал, крутил длинный ус, повторял громким шепотом "Прости Господи!" Петр молчал. Обидны были дедовы слова. – Так уж и поблуда, дед! Поди, бабки языками чешуть. – Нет, ты мне Петро, не перечь! – взвился дед Пантелей, – Это что же, стало быть, я в сплетники попал на старости лет? Вот спасибо, уважил! – И, как будто отказываясь верить подобному, Пантелей покачал седой головой. – Не-ет! Да разве стали бы гуторить, кабы добрая девка была?! Смуглая, загрубевшая ладонь резко резанула густой июльский воздух, отметая всякие возражения. Дрогнула, заплясала мельчайшая пыль и, опустившись под колеса, маревом поплыла над дорогой. – Вот, Дуняшка, кума маво дочка, хуторского атамана, на что хорошая девка! Ладная, умница, хозяюшка, и разве кто про нее что сказываить? У твоей Марфы все гульки на уме да монисты, да гармошка! А эта? И за коровами, и за курями, и мастерица, – дед не уставал загибать пальцы, – а хата? Не хата – церква! – чистенько, прибрано. Да такую невесту не грех и без приданого взять. Задумчиво потер Петр колючую щеку. – Ну а все ж таки, что приданое? – А что приданое? Быки, коровка, телок, кони у атамана шибко хорошие, можа, и ишо чего. Я не сватался, не скажу… Дед Пантелей замолчал, задумался, вспоминая, быть может, собственное свое сватовство. Петр скреб в затылке, перебирал в руках вожжи. Петляла по степи дорога, мелькали за курганами голубые воды Дона, тихо стояли опаленные зноем травы. Вслед за медленно затухающим солнцем сходила на землю жаркая дрема. Нехотя стрекотали кузнечики, отрывистое "Спать пора!" доносилось с ближайшего поля, и, убаюканная поскрипыванием колеса, сваха тихо покачивалась в такт мерному движению. Сбился на затылок праздничный, продернутый золотой нитью платок, и собранные в узел черные волосы чуть блестели в закатных лучах. Резко дернувшись, бричка остановилась у поворота. Пантелей поднял понуренную голову: – Никак приехали. Ну, дай вам бог здоровья, теперь, поди, и сам дойду. – Дед потянулся за хомутами. – Погодь, успеешь еще, – остановил его Петр. - Так ты гуторишь, девка хорошая? – Кто? – не понял Пантелей. – Да Дуняшка твоя! – А чего ж не хорошая? – Прищурился дед. – Всем ладная девка. – Ну.… Показывай тогда дорогу! И оттуда, где чертят вечернее небо юркие стайки стрижей, было видно, как медленно, чуть заваливаясь на бок, поворачивает старенькая зеленая бричка. |
Наша кнопка:
