|
автор Alkonost
Оцените произведение Добавлен:
30.11.02
Архив Клуба Молодых
Графоманов |
"Пламенные пропасти" повесть |
2 |
|
|
Быстро пролетела первая половина Июня, запомнившаяся чередой весёлых загородных пикников на берегу небольшого озерца, милях в двадцати южнее Нечаявки; - здесь мы устраивали увлекательные литературные дискуссии, прерываемые шумным купанием и игрой в серсо (что касается последнего, то я так преуспел в ловле обруча и немедленной отсылки его назад, с лёгкой закруткой "изподвыверта", что кузины вскоре стали отказываться играть со мной, и пока их оголённые спины мелькали на расплывчатом фоне лужайки, я вынужденно отдыхал в колеблющейся бахромистой тени раскрытого надо мной, туго натянутого купола объёмного зонта бледно-василькового цвета, с поворачивающимся вокруг своей оси и неустойчиво покачивающимся металлическим каркасом, от которого на тонкой, местами даже деликатно подштопанной, ткани проступали блики ржавчины. - Солнышко какое! Приятно. Тепло. Я так люблю, когда тепло. Можно вот так лежать с закрытыми глазами. Ветерок лёгкий. Колышутся ветви. Мне так не хватает лета! Когда холодно, мокро... Бр-рр! Не люблю зиму. Снег не люблю... - Размышляет вслух дядя Добрыня. Он лежит на коврике, рядом со мною, подставив солнцу своё широкое, в лучистых крапинках лицо. - Вадим, я хотел посоветоваться с тобой. Ты, наверное, уже слышал, какой проект замыслил наш сосед Меерзовский? - По-моему этот ваш Пьер - совершеннейший дегенерат. Я, хоть и не физиономист, но его лицо... По-моему оно настолько выразительно сообщает о внутренней сущности! - С жаром говорю я, радуясь, что представился случай высказать своё мнение по этому вопросу. Дядюшка улыбается: - Не могу понять, за что ты так на него взъелся? Тот, кто хочет обвинять, не вправе торопиться, говорил Мольер. Неужели это всё из-за той истории с тапочками? Перестань, Вадим; я и не знал, что тебя можно рассердить таким пустяком... Прости, прости, я знаю, что это не пустяк. Мне, право, удивительно... Значит, не надо бросать их, где попало, если не хочешь, чтобы ими кто-нибудь воспользовался. - Во-первых, это действительно не пустяк. Тапочки эти мне подарил отец, когда мы вместе с ним навещали в больнице маму. Поэтому они очень дороги мне, и я никому не позволю мусолить их своими вонючими ногами. И я нигде не бросал их, а аккуратно поставил у входа, на табурете. Во-вторых, вся эта история уже в прошлом, и она здесь совершенно не причём. - Почему же ты так дурно о нём судишь? - Что-то я вас не совсем понимаю. Не могли бы вы немного перефразировать свой вопрос. - Потребовал я, чувствуя, что дядюшка опять готов затянуть старую песню про то, что, мол, не следует никого осуждать за дела неправедные. - Не нравится слово "судишь"? Ладно. Скажи тогда, что заставляет тебя делать столь категоричные и поспешные выводы о его нравственных убеждениях. - Буду с вами откровенен, дядя. Я считаю, что в данном контексте понятие "нравственность" по отношению к этому субъекту никак не применима. Никаких убеждений у него тоже нет. Единственное, чем руководствуются в своих действиях подобные типы, это понятие личной выгоды. Неужели вы этого до сих пор не заметили? - А, по-моему, Меерзовский вполне порядочный человек. Время теперь такое, что человек просто обязан как-нибудь зарабатывать себе на хлеб. И у него это очень не плохо получается. - Чем же он так обворожил вас, дядя? Вы знаете, с какой брезгливостью отношусь я ко всему, что касается всеобщего эквивалента. Раньше и вы, насколько я помню, занимали сходную позицию по этому вопросу. Мне очень горько констатировать, что после общения с ним в вашем лексиконе появились такие слова, как "доход", "прибыль", "коммерческий интерес". Что же, или, кто вызвал эту переориентировку в вашей системе ценностей? - От волнения я зашуршал сигаретной пачкой, нервно кувыркая её в руке. - Вадим! Я так не люблю, когда ты начинаешь использовать в своей речи готовые клише! - нахмурился дядюшка, открывая глаза. - Разумеется, мне известно, как ты не любишь деньги. И это весьма похвально, что молодой человек так философски относится к материальной стороне вопроса. Но, Вадим, это совершенно не может служить оправданием твоим некорректным высказываниям в адрес господина Меерзовского. И потом, как ты можешь намекать на то, что он, мол, может оказать какое-то влияние на мою систему ценностей? - Однако же это происходит. - Вздор. - Проговорил Добрыня Дмитрич, несколько повышая голос. - Я говорю тебе, что это вздор! В моём возрасте люди уже не могут как-то существенно изменяться. Конечно, я с презрением отношусь к проявлению меркантилизма. Но, с другой стороны, разве это не правильно, что Пьер очень по-деловому подходит к жизни? Он думает о своей выгоде, говоришь ты. Да, думает. Но что же в этом плохого? Он думает о том, каким образом, так рационально построить хозяйство, чтобы оно приносило наибольший доход. Разве обществу нужны такие предприятия, которые приносят убыток? Нет. Россия нуждается в создании прогрессивных хозяйств, способных приносить прибыли. - Причём здесь Россия? Неужели он так уже успел заморочить вам голову, что вы всерьёз полагаете, будто бы такие, как он способны приносить пользу нашему государству? - Конечно. Ведь он платит налоги. Следовательно, наполняется государственная казна. Он создаёт рабочие места, и, следовательно, в стране снижается уровень безработицы. Пусть его хозяйство ещё маленькое, и в масштабах страны это капля в море, но, в конце концов, общее складывается из частного. И почему, друг мой, ты так завёлся? Кстати сказать, - дядюшка перевернулся на живот, так что стали видны красные отпечатки на запотелой спине, оставленные жесткими ковровыми прожилками, - Пьер предложил мне присоединиться к его проекту по созданию фермерского хозяйства. И знаешь ли; он предлагает такие выгодные условия, что я обещал ему, что подумаю. - Меерзовский предлагает вам включиться в строительство фермы? - Воскликнул я. - Ну да. И, думаю, дело не ограничится только строительством. Он предлагает мне сотрудничество на равных... Ну, или почти на равных. Мои - сорок девять процентов прибыли. Сорок девять процентов акций... Это знаешь, сколько будет? Я проконсультировался с независимым экспертом. Восемьсот с лишним тысяч прибыли годовых! И это только на первых порах. Ну, как, внушительно? - Вы что, Добрыня Дмитрич, всерьёз думаете над его предложением? - А что тут думать? Я бы согласился тут же, но это было бы как-то неприлично. Поэтому, он ждёт от меня решения в пятницу... Да, наконец-то я смогу купить новый вертолёт! - Он мечтательно закатил глаза. - Добрыня Дмитрич! Он же вас надует. Ему же верить совершенно невозможно! Да знаете ли вы, кого он собирается выращивать на этой своей ферме? Должно быть, он специально утаил это от вас. Вот хитрец поганый! Вы же не знаете, что в этом своём хозяйстве он собирается выращивать... - Приматов. - Докончил за меня дядюшка, и надул щёки, подражая, по-видимому, кому-то из приматов. - Да, это для меня не новость. А что тебя смущает? - Вы когда-нибудь слышали о том, что бы кто-то выращивал на ферме обезьян? Вы вообще что-нибудь знаете о животноводческих хозяйствах? Полагаю, что нет. Добрыня Дмитрич! Опомнитесь! - Ну, хватит, хватит меня отговаривать, Вадим! Ты же видишь, у меня растут дочки. Катя - так уже почти на выдане. А наше материальное положение, увы, заметно пошатнулось в связи, сам понимаешь, с чем. Дочек надо выдавать замуж. Им нужно какое никакое, а приданное. А что я могу предложить им? У меня кроме этой усадьбы, пашни и нескольких гектаров леса - ничего. Хоть шаром покати, как говориться. А то, что предлагает мне Меерзовский - верное, прибыльное дело. Ты говоришь, что он плут. А откуда у тебя такая уверенность - толком объяснить не можешь. Человек он образованный, умный, деловой. Крестьяне его любят! А это, знаешь какое дело! Тут уж не обманешь! Народ человека чует! - Добрыня Дмитрич похлопал меня по плечу. - Ваше дело, дядя. Я вас, конечно, не могу убеждать. Вы - взрослый и ответственный человек. Я понимаю, что вы беспокоитесь о дочках. Я одного не могу понять - зачем вам связываться с этим прохвостом? И почему обязательно - обезьяны? Почему бы ни выращивать, скажем, кур или кроликов? Чем вам не угодили мартышки? Дядя закачал головой и развёл руками: - А чем же эти, как ты говоришь, мартышки, хуже кроликов? Ты забываешь о конкуренции. Начиная принципиально новое дело, наша компания будет полностью отгорожена от всякой внутриотраслевой конкуренции. Внешняя конкуренция конечно останется. От этого никуда не деться. Но именно потому, что мы являемся первооткрывателями этого бизнеса, внутри этой животноводческой отрасли конкурентов у нас не будет. Ты только представь себе, как развернётся наш бизнес! Знаешь, сколько чего можно выпускать из обезьян? Во-первых, обязательно, свежая продукция. Потом - консервы, копчёности, всякие деликатесы. А заметь, что обезьяна создана таким образом, что практически всё в ней прекрасно может быть использовано человеком. Нежнейший мозг. У-У-уф! Пальчики оближешь! А обезьянья печень? Тебе когда-нибудь доводилось пробовать печёночку молодого носача? Это же такое объеденье, что ни какому кролику и не снилось! - Дядя Добрыня плотоядно зашевелил согнутыми пальцами. По его изменившемуся голосу я почувствовал, что Пьер, конечно, уже успел пристрастить его к своей адской кухне. Между тем дядя продолжал: - Но мясо - это ещё не всё. Мы имеем также отличный жир, пригодный как для пищевой, так и для косметической продукции. Всякая модница охотно приобретёт чудесное косметическое средство ухода за кожей лица, рук, ног... Теперь - шкура. Шкура - это отдельная тема. Перчатки, сумочки, всякая дребедень, словом - тоже огромный доход. А мех? Мех экзотических пород обезьян ценится на международном рынке наряду с мехом соболя и куницы, и даже превосходит по многим показателям шиншиллу и норку. - Откуда такие познания? - Ну что ты, Вадим! За кого ты меня принимаешь; неужели ты думаешь, что перед тем, как заняться этим делом я сто раз всё не обдумал, не взвесил? Пойдём дальше. Кость. Превосходнейшая обезьянья кость. Сувениры, украшения, фортепьянные клавиши - казалось бы ничего нового, но опять-таки: Перерабатывая в год всего сорок тонн непосредственно обезьяньей кости, мы имеем доход что-то в среднем около четырёхсот тысяч евро! - С победоносным видом изрёк дядюшка, думая, что уж эти-то цифры вне всяких сомнений должны заставить меня поверить в коммерческую привлекательность его замысла. - И от такого дела ты советуешь мне отказаться? Спорить дальше было бессмысленно. К тому же к нам подошли сёстры, а говорить о деле в их присутствии мне вовсе не хотелось, как впрочем, и дяде Добрыни. Он даже приложил к губам палец, давая понять, что дальнейшее обсуждение, если и следует продолжить, то только потом, наедине. - О чём это вы здесь так спорите? - Спросила Катя, доставая из своей плетёной сумочки большую редьку и жадно запуская в неё зубки. - Да вот, Вадим мне рассказывал, о том, чем он занимался на фронте. - Не моргнув глазом, проговорил дядя. - Ой, как интересно! Расскажите нам, Вадим, пожалуйста! - Заголосила звонкая Даша, тоже вслед за сестрой залезая в сумочку. - Катька! Ты что, всю редьку сожрала? - Право же, я и не знаю, что вам рассказывать... - Это правда, что на войне вы были комиссаром? - Спросила Даша. - Да, правда. Не совсем комиссаром, конечно. Просто, когда наш комиссар уезжал в командировки, я его заменял. Исполнял обязанности. - А что входило в ваши обязанности? - спросила Катя, тщательно хрустя редькой и по-крольчьи приподнимая верхнюю губу. - Комиссар является политическим и нравственным руководителем своего полка. Первым защитником его материальных и духовных интересов. Если командир полка является главою полка, то комиссар должен быть отцом и душою своего полка. - На память привёл я цитату из какого-то циркуляра, которыми кишела моя беспробудная память. - Вы, Вадим, должно быть, были очень строги со своими солдатами. - Сказала Катя. - Интересно, и как же вы защищали материальные интересы своего полка? - Поинтересовалась Даша, подсаживаясь рядом, в тень. - Ну, уж это-то совсем не интересно! - Возразил я.
Мне приятно вспоминать, как однажды Кате пришла идея взять с собой на природу цветную пастель, и от нечего делать (книга, которую я читал, неожиданно оборвалась, обнаружив в конце обширные комментарии, страниц на сто пятьдесят), я взялся за мелки. Поначалу, не умея толком передать ни объёма, ни перспективы, я долго возился с местным пейзажем. Однако в своих художественных изысках я решительно не мог пойти дальше нахлынувших блэндов, и освещенные фигурки треугольных кузин сбегали к округлому, задымлённому лобовому стеклу препаркованного у воды лэнд-ровера, расплываясь по воде набухшими, студенистыми кругами (для более чёткой передачи контуров девушек я использовал мелкую фиолетовую штриховку). Таким образом, подхваченный не вполне доброкачественным, но от этого ни менее продуктивным вдохновением, я сутуло склонился над листом плотной, шероховатой светло-серой рисовой бумаги, и нервно покусывая обветренную верхнюю губу, стал сосредоточенно творить. Я погрузился в то волшебное, приоткрывшееся специально для меня, состояние духа, когда всё обретает неожиданный смысл, необъяснимый, но совершенно ясный, который нельзя выразить, но не потому, что пять человеческих чувств - скупая палитра, но главным образом потому, что выражение мысли - это преобразование, изменение, создание бледной копии, модели, а ни в чём таком реальность не нуждается. Физическая реальность, воплощенный не на холсте, а в жизни образ - намного условнее искусства. Итак, я сидел на рыхлом полосатом коврике, подогнув под себя ноги, сложенные в коленях, скинув лиловые резиновые сандалии и грыз в задумчивости мелок. Катя застала меня за этим занятием, когда я уже практически заканчивал свой пейзаж, и коробка с перемешавшимися мелками (изначально размещавшимися каждый - в своей лунке, в порядке цветовой гаммы - от жёлтого до фиолетового) лежала на траве, забрызганная апельсиновым соком, с налипшими сухими травинками, зачерпнув уголком горсть влажного песка. Некоторые из мелков были стёрты почти до половины, другие оказались разломанными и испачканными. Не проронив ни единого слова, Катя взялась, было, навести порядок, разложить их в первоначальном порядке; - но вскоре махнула рукой, видя, что я опять кладу их не на свои места. Она долго разглядывала, что я там нарисовал, стоя у меня за спиной. Я оглянулся, и мы встретились взглядами, но она промолчала. Подул угрюмый северо-западный ветер, зашуршала бумага. Я прищурился, вздохнул полной грудью и стал искать жёлтый мелок. Теперь не вспомнить, что отвлекло меня от рисунка; - рискну предположить, что изменилось освещение: солнце постепенно сползло к изорванному горизонту, и в очередной раз, затемняя ультрамариновую, всё удлиняющуюся тень нашего автомобиля я, наконец, решил, что с рисунком пора заканчивать. Дядя Добрыня уже занял водительское место, мгновение спустя, он вставит ключ в замок зажигания, и Катя станет складывать парасоль. В салоне витает бензиновый аромат. Ещё пахнет нагревшейся на солнце псевдо-кожанной обшивкой салона. "Душненько!" - говорит Даша, помахивая перед лицом ладошкой. За день машина сильно разогрелась под прямыми солнечными лучами, и теперь все торопливо опускают боковые стёкла и обмахиваются чем придётся (Я, кстати, незаконченным своим шедевром). Катя глядит на меня исподлобья; - определённо ей жаль новую пастель, но она никогда не скажет мне об этом. - Ну, зачем мнёшь? - подавив зевоту, спрашивает дядя Доб. - Не жалко? Целый день ведь рисовал! Пройдут годы, а она останется. Может быть, когда-нибудь эта картинка будет для тебя единственным доказательством того, что твои воспоминания - не только плод воображения. Или ты сторонник утверждения, что в творчестве - самое главное не результат, а сам процесс? - Именно так. Конечный результат - это ложный символ, маячащий где-то впереди. Каково воображение - таковы и его плоды. А вообще, на мой взгляд, европейская модель мироздания очень ещё далека от совершенства. Правда, Европа значительно младше Восточного мира и Азии. Возможно, через три-четыре тысячи лет и у неё появится своя мудрость. Жаль только, что при нынешних темпах развития цивилизации, существует очень большая вероятность, что мы с вами тех времён можем не дождаться. Восточная же философия, в отличие от европейской не делит мир на чёрное и белое, на жизнь и смерть. Она рассматривает подобные противоположности как плавно перетекающие друг в друга грани одного и того же. Нету жизни без смерти, и наоборот... Но что это я говорю, это ведь и так ясно! - спохватился я. - Ясно? Ну, уж я и не знаю, кому это может быть ясно. Меня удивляет, Вадим, что ты с таким энтузиазмом встаёшь на защиту дикой, не цивилизованнной Азии. Всё-таки все мы - русские, православные люди. Разве я не прав? Тогда скажи мне, какие у православного христианина могут быть приоритеты? - Проговорил дядя, с монархическими нотками в голосе. Я хотел было назвать первое, что пришло мне на ум, но быстро понял, что дядюшка готовит провокацию, и промолчал. И это молчание Добрыня Дмитрич расценил, как признание с моей стороны его несомненной правоты. Он довольно захихикал, но, видя, что никто кроме него не смеётся, несколько раз погудел в резиновую грушу клаксона, издавшую издрогшее мяуканье. Тут уж и все остальные развеселились. - Вадим! Не мни картинку! - тянет меня за рукав Даша. - Подари её мне. Я сохраню! Жалко тебе что ли? - Без особой надежды устыдить меня усмехается она, возясь с тугим перехватом защитного ремня. Мне становится и вправду жаль дарить рисунок Даше, я нахожу предлог, чтобы этого не делать. Автомобиль вырулил на трассу, и разговор сам собою затих. У дяди Добрыни обгорели на солнце лоб и уши. Кожа стала ярко-розовой. Назавтра он будет ходить по дому весь перемазанный ёгуртом, и тихонько бормотать что-то о конце света и радиоактивном облучении... Катя, сидящая на переднем сидении, уснула, беспомощно приоткрыв во сне рот.
Дорога побежала по новой, гладкой бетонке, проложенной года два назад американскими военнопленными. Кое-где рядом с обочиной попадались невысокие кресты, сделанные обычно из металлических рельсов, - вездесущие спутники придорожных могил. Я знал, что где-то здесь базировался один из тех лагерей военнопленных, что в народе получили название "термитники", за свой внешний вид: Вытянутые вверх на пятнадцать-двадцать метров конусообразные бетонные корпуса, угадывающиеся сквозь кроны мангриевых берёз, были лишь видимой частью конструкции здания, уходящего своим основанием глубоко под землю и соединённого по периметру узкими тоннелями, оборудованными подвижными конвейерными дорожками, по которым осуществлялось сообщение между отдельными блоками. В одном из таких лагерей, как я слышал, в войну работал консультантом Никитенко. Двадцать миль, отделяющие нас от имения, автомобиль покрыл за двенадцать с половиной минут. Можете себе представить, с какой скоростью мы мчались? |
Наша кнопка:
